Неточные совпадения
Стародум. Льстец есть тварь, которая не только о других, ниже о себе
хорошего мнения не имеет. Все его стремление к тому, чтоб сперва ослепить ум у человека, а потом делать
из него, что ему надобно. Он ночной вор, который сперва свечу погасит, а потом красть
станет.
И как ни белы, как ни прекрасны ее обнаженные руки, как ни красив весь ее полный
стан, ее разгоряченное лицо из-за этих черных волос, он найдет еще
лучше, как ищет и находит мой отвратительный, жалкий и милый муж».
Он настаивал на том, что русский мужик есть свинья и любит свинство, и, чтобы вывести его
из свинства, нужна власть, а ее нет, нужна палка, а мы
стали так либеральны, что заменили тысячелетнюю палку вдруг какими-то адвокатами и заключениями, при которых негодных вонючих мужиков кормят
хорошим супом и высчитывают им кубические футы воздуха.
И он
стал прислушиваться, приглядываться и к концу зимы высмотрел место очень
хорошее и повел на него атаку, сначала
из Москвы, через теток, дядей, приятелей, а потом, когда дело созрело, весной сам поехал в Петербург.
Наивный Иван скотник,
лучше всех, казалось Левину, понявший дело, подобрав себе артель, преимущественно
из своей семьи,
стал участником скотного двора.
Поди ты сладь с человеком! не верит в Бога, а верит, что если почешется переносье, то непременно умрет; пропустит мимо создание поэта, ясное как день, все проникнутое согласием и высокою мудростью простоты, а бросится именно на то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, изломает, выворотит природу, и ему оно понравится, и он
станет кричать: «Вот оно, вот настоящее знание тайн сердца!» Всю жизнь не ставит в грош докторов, а кончится тем, что обратится наконец к бабе, которая лечит зашептываньями и заплевками, или, еще
лучше, выдумает сам какой-нибудь декохт
из невесть какой дряни, которая, бог знает почему, вообразится ему именно средством против его болезни.
— Да кто его презирает? — возразил Базаров. — А я все-таки скажу, что человек, который всю свою жизнь поставил на карту женской любви и, когда ему эту карту убили, раскис и опустился до того, что ни на что не
стал способен, этакой человек — не мужчина, не самец. Ты говоришь, что он несчастлив: тебе
лучше знать; но дурь
из него не вся вышла. Я уверен, что он не шутя воображает себя дельным человеком, потому что читает Галиньяшку и раз в месяц избавит мужика от экзекуции.
— Из-за голубей потерял, — говорил он, облокотясь на стол, запустив пальцы в растрепанные волосы, отчего голова
стала уродливо огромной, а лицо — меньше. —
Хорошая женщина, надо сказать, но, знаете, у нее — эти общественные инстинкты и все такое, а меня это не опьяняет…
Нет, Любаша не совсем похожа на Куликову, та всю жизнь держалась так, как будто считала себя виноватой в том, что она такова, какая есть, а не
лучше. Любаше приниженность слуги для всех была совершенно чужда. Поняв это, Самгин
стал смотреть на нее, как на смешную «Ванскок», — Анну Скокову, одну
из героинь романа Лескова «На ножах»; эту книгу и «Взбаламученное море» Писемского, по их «социальной педагогике», Клим ставил рядом с «Бесами» Достоевского.
— Среди своих друзей, — продолжала она неторопливыми словами, — он поставил меня так, что один
из них, нефтяник, богач, предложил мне ехать с ним в Париж. Я тогда еще дурой ходила и не сразу обиделась на него, но потом жалуюсь Игорю. Пожал плечами. «Ну, что ж, — говорит. — Хам. Они тут все хамье». И — утешил: «В Париж, говорит, ты со мной поедешь, когда я остаток земли продам». Я еще поплакала. А потом — глаза
стало жалко. Нет, думаю,
лучше уж пускай другие плачут!
— Летом заведу себе
хороших врагов
из приютских мальчиков или
из иконописной мастерской и
стану сражаться с ними, а от вас — уйду…
Он чувствовал себя окрепшим. Все испытанное им за последний месяц утвердило его отношение к жизни, к людям. О себе сгоряча подумал, что он действительно независимый человек и, в сущности, ничто не мешает ему выбрать любой
из двух путей, открытых пред ним. Само собою разумеется, что он не пойдет на службу жандармов, но, если б издавался
хороший, независимый от кружков и партий орган, он, может быть,
стал бы писать в нем. Можно бы неплохо написать о духовном родстве Константина Леонтьева с Михаилом Бакуниным.
— Да, как будто нахальнее
стал, — согласилась она, разглаживая на столе документы, вынутые
из пакета. Помолчав, она сказала: — Жалуется, что никто у нас ничего не знает и
хороших «Путеводителей» нет. Вот что, Клим Иванович, он все-таки едет на Урал, и ему нужен русский компаньон, — я, конечно, указала на тебя. Почему? — спросишь ты. А — мне очень хочется знать, что он будет делать там. Говорит, что поездка займет недели три, оплачивает дорогу, содержание и — сто рублей в неделю. Что ты скажешь?
Софья Николаевна еще больше
похорошела, потом
стала задумываться, немного вышла
из своего «олимпийского» спокойствия и похудела…
Тунгусы — охотники, оленные промышленники и ямщики. Они возят зимой на оленях, но, говорят, эта езда вовсе не так приятна, как на Неве, где какой-то выходец
из Архангельска катал публику: издали все ведь кажется или хуже, или
лучше, но во всяком случае иначе, нежели вблизи. А здесь езда на оленях даже опасна, потому что Мая
становится неровно, с полыньями, да, кроме того, олени падают во множестве, не выдерживая гоньбы.
Чтобы согласить эту разноголосицу, Льода вдруг предложил сказать, что корвет
из Камчатки, а мы
из Петербурга вышли в одно время. «
Лучше будет, когда скажете, что и пришли в одно время, в три месяца». Ему показали карту и объяснили, что
из Камчатки можно прийти в неделю, в две, а
из Петербурга в полгода. Он сконфузился и
стал сам смеяться над собой.
Японские лодки непременно хотели пристать все вместе с нашими: можете себе представить, что
из этого вышло. Одна лодка
становилась поперек другой, и все стеснились так, что если б им поручили не пустить нас на берег, то они
лучше бы сделать не могли того, как сделали теперь, чтоб пустить.
И, соединяясь во мне с другими силами, каждая
из этих сил
становится могущественнее и
лучше от союза.
Прекрасная Елена,
Хочу спросить у вас, у женщин,
лучшеИзвестны вам сердечные дела:
Ужли совсем не
стало той отваги
В сердцах мужчин, не
стало тех речей,
Пленительно-лукавых, смелых взоров,
Которыми неотразимо верно,
Бывало, мы девиц и жен прельщали?
Прекрасная Елена, укажи,
Кого избрать
из юных берендеев,
Способного свершить желанный подвиг?
Он много прощал или,
лучше, пропускал сквозь пальцы, но нарушения форм и приличий выводили его
из себя, и тут он
становился без всякой терпимости, без малейшего снисхождения и сострадания.
— Ты будешь работу работать, — благосклонно сказал он Аннушке, — а сын твой, как выйдет
из ученья, тоже хлеб
станет добывать; вот вы и будете вдвоем смирнехонько жить да поживать. В труде да в согласии — чего
лучше!
Она отучает его мало-помалу от домовитости, то есть того самого качества, которое нужно беречь в каторжном больше всего, так как по выходе
из тюрьмы он
становится самостоятельным членом колонии, где с первого же дня требуют от него, на основании закона и под угрозой наказания, чтобы он был
хорошим хозяином и добрым семьянином.
Когда же, например, самая сущность некоторых ординарных лиц именно заключается в их всегдашней и неизменной ординарности, или, что еще
лучше, когда, несмотря на все чрезвычайные усилия этих лиц выйти во что бы ни
стало из колеи обыкновенности и рутины, они все-таки кончают тем, что остаются неизменно и вечно одною только рутиной, тогда такие лица получают даже некоторую своего рода и типичность, — как ординарность, которая ни за что не хочет остаться тем, что она есть, и во что бы то ни
стало хочет
стать оригинальною и самостоятельною, не имея ни малейших средств к самостоятельности.
— Да ведь это
лучше же, Ганя, тем более что, с одной стороны, дело покончено, — пробормотал Птицын и, отойдя в сторону, сел у стола, вынул
из кармана какую-то бумажку, исписанную карандашом, и
стал ее пристально рассматривать. Ганя стоял пасмурный и ждал с беспокойством семейной сцены. Пред князем он и не подумал извиниться.
«Видно
из того, что она его каждый день пригласила ходить к ней по утрам, от часу до двух, и тот каждый день к ней таскается и до сих пор не надоел», — заключила генеральша, прибавив к тому, что чрез «старуху» князь в двух-трех домах
хороших стал принят.
— Не вините ее, — поспешно проговорила Марья Дмитриевна, — она ни за что не хотела остаться, но я приказала ей остаться, я посадила ее за ширмы. Она уверяла меня, что это еще больше вас рассердит; я и слушать ее не
стала; я
лучше ее вас знаю. Примите же
из рук моих вашу жену; идите, Варя, не бойтесь, припадите к вашему мужу (она дернула ее за руку) — и мое благословение…
Это хвастовство взбесило Пашку, — уж очень этот Илюшка нос
стал задирать…
Лучше их нет, Рачителей, а и вся-то цена им: кабацкая затычка. Последнего Пашка
из туляцкого благоразумия не сказал, а только подумал. Но Илюшка, поощренный его вниманием, продолжал еще сильнее хвастать: у матери двои Козловы ботинки, потом шелковое платье хочет купить и т. д.
Дела Розанова шли ни хорошо и ни дурно. Мест служебных не было, но Лобачевский обещал ему
хорошую работу в одном
из специальных изданий, — обещал и сделал. Слово Лобачевского имело вес в своем мире. Розанов прямо
становился на полторы тысячи рублей годового заработка, и это ему казалось очень довольно.
— Бахарева может наливать чай, — говорил он, сделав это предложение в обыкновенном заседании и стараясь, таким образом, упрочить самую легкую обязанность за Лизою, которой он
стал не в шутку бояться. — Я буду месть комнаты, накрывать на стол, а подавать блюда будет Бертольди, или нет,
лучше эту обязанность взять Прорвичу. Бертольди нет нужды часто ходить
из дому — она пусть возьмет на себя отпирать двери.
Он был
из числа тех людей, которые, после того как оставят студенческие аудитории,
становятся вожаками партий, безграничными властителями чистой и самоотверженной совести, отбывают свой политический стаж где-нибудь в Чухломе, обращая острое внимание всей России на свое героически-бедственное положение, и затем, прекрасно опираясь на свое прошлое, делают себе карьеру благодаря солидной адвокатуре, депутатству или же женитьбе, сопряженной с
хорошим куском черноземной земли и с земской деятельностью.
Мне
становилось час от часу
лучше, и через несколько месяцев я был уже почти здоров: но все это время, от кормежки на лесной поляне до настоящего выздоровления, почти совершенно изгладилось
из моей памяти.
Из-за какого же черта теперь я
стану ругать человека, который, я знаю, на каждом шагу может принесть существенный вред мне по службе, — в таком случае уж
лучше не служить, выйти в отставку!
Нельзя сказать, чтоб полученное Вихровым от отца состояние не подействовало на него несколько одуряющим образом: он сейчас же нанял очень
хорошую квартиру, меблировал ее всю заново; сам оделся совершеннейшим франтом; Ивана он тоже обмундировал с головы до ног. Хвастанью последнего, по этому поводу, пределов не было. Горничную Клеопатры Петровны он, разумеется, сию же минуту выкинул
из головы и
стал подумывать, как бы ему жениться на купчихе и лавку с ней завести.
— Ну, вот видите, ну хоть бы этот миллион, уж они так болтают о нем, что уж и несносно
становится. Я, конечно, с радостию пожертвую на все полезное, к чему ведь такие огромные деньги, не правда ли? Но ведь когда еще я его пожертвую; а они уж там теперь делят, рассуждают, кричат, спорят: куда
лучше употребить его, даже ссорятся из-за этого, — так что уж это и странно. Слишком торопятся. Но все-таки они такие искренние и… умные. Учатся. Это все же
лучше, чем как другие живут. Ведь так?
— Да зачем же это? — прошептала Наташа, — нет, нет, не надо…
лучше дай руку и… кончено… как всегда… — И она вышла
из угла; румянец
стал показываться на щеках ее.
— Ну, как же. За стрельбу наша дивизия попала в заграничные газеты. Десять процентов свыше отличного — от, извольте. Однако и жулили мы, б-батюшки мои!
Из одного полка в другой брали взаймы
хороших стрелков. А то, бывало, рота стреляет сама по себе, а
из блиндажа младшие офицеры жарят
из револьверов. Одна рота так отличилась, что
стали считать, а в мишени на пять пуль больше, чем выпустили. Сто пять процентов попадания. Спасибо, фельдфебель успел клейстером замазать.
— Как не живы — живут; только один-от, на старости лет, будто отступился,
стал вино пить, табак курить; я, говорит, звериному образу подражать не желаю, а желаю, говорит, с
хорошими господами завсегда компанию иметь; а другой тоже прощенья приезжал ко мне сюда просить, и часть мою, что мне следовало, выдал, да вот и племянницу свою подарил… я, сударь, не
из каких-нибудь…
Только, решивши себе этакую потеху добыть, я думаю: как бы мне
лучше этого офицера раздразнить, чтобы он на меня нападать
стал? и взял я сел, вынул
из кармана гребень и зачал им себя будто в голове чесать; а офицер подходит и прямо к той своей барыньке.
— Полноте, молодой человек! — начал он. — Вы слишком умны и слишком прозорливы, чтоб сразу не понять те отношения, в какие с вами
становятся люди. Впрочем, если вы по каким-либо важным для вас причинам желали не видеть и не замечать этого, в таком случае
лучше прекратить наш разговор, который ни к чему не поведет, а
из меня сделает болтуна.
— Запнулся! — захохотал Ставрогин. — Нет, я вам скажу
лучше присказку. Вы вот высчитываете по пальцам,
из каких сил кружки составляются? Всё это чиновничество и сентиментальность — всё это клейстер
хороший, но есть одна штука еще получше: подговорите четырех членов кружка укокошить пятого, под видом того, что тот донесет, и тотчас же вы их всех пролитою кровью, как одним узлом, свяжете. Рабами вашими
станут, не посмеют бунтовать и отчетов спрашивать. Ха-ха-ха!
Мудрено ли после того, что молодой бакалавр схватился за масонство, изучил его, а потом вскоре же был назначен священником в Москву в один
из богатейших и обильнейших дворянством приход, а вместе с тем он был принят в ложу ищущих манны, где, конечно уж,
лучше всех, вероятно, знакомый с мистической философией и приученный еще с школьнической скамейки к риторическому красноречию, он
стал произносить в собраниях ложи речи, исполненные энергии и учености.
На прочих арестантов они смотрели с достоинством и даже с снисходительностью, ссор ненужных не затевали, у начальства были на
хорошем счету, на работах являлись как будто распорядителями, и ни один
из них не
стал бы придираться, например, за песни; до таких мелочей они не унижались.
Смотрю на баржу и вспоминаю раннее детство, путь
из Астрахани в Нижний, железное лицо матери и бабушку — человека, который ввел меня в эту интересную, хотя и трудную жизнь — в люди. А когда я вспоминаю бабушку, все дурное, обидное уходит от меня, изменяется, все
становится интереснее, приятнее, люди —
лучше и милей…
Что-то ударило о землю сзади меня раз и два, потом близко упал кусок кирпича, — это было страшно, но я тотчас догадался, что швыряют из-за ограды Валёк и его компания — хотят испугать меня. Но от близости людей мне
стало лучше.
— Вот сестрица покушают, — говорил он, обращаясь к сестре. — Садитесь, сестрица, кушайте, кушайте! Чего церемониться? А не хотите без меня, так позвольте мне, сударыня Ольга Арсентьевна, морковной начиночки
из пирожка на блюдце… Вот так, довольно-с, довольно! Теперь, сестрица, кушайте, а с меня довольно. Меня и кормить-то уж не за что; нитяного чулка вязать, и того уже теперь путем не умею.
Лучше гораздо сестрицы вязал когда-то, и даже бродери англез выплетал, а нынче что ни
стану вязать, всё петли спускаю.
— Нехорошо это, — строго сказал Гамзало и вышел
из комнаты. Хан-Магома подмигнул и на него и, покуривая,
стал расспрашивать Лорис-Меликова, где
лучше купить шелковый бешмет и папаху белую.
Но
лучше всего в этом смысле мнение самого даровитого
из писателей этого настроения, мнение академика Вогюэ. Вот что он пишет в
статье о выставке при посещении военного отдела...
«А ведь это, пожалуй, верно попадья сказала, — горбун добрый, — думал Кожемякин, медленно шагая. — И верно, что
лучше мне уехать. Ведь ничего не нужно мне, — не пошёл я к ней.
Из зависти к Максимке, псу, это у меня. А жениться — надо. Подобную бы найти, — без разговоров… Разговоры мне тяжеленьки
стали».
Прасковья Ивановна была очень довольна, бабушке ее
стало сейчас
лучше, угодник майор привез ей
из Москвы много игрушек и разных гостинцев, гостил у Бактеевой в доме безвыездно, рассыпался перед ней мелким бесом и скоро так привязал к себе девочку, что когда бабушка объявила ей, что он хочет на ней жениться, то она очень обрадовалась и, как совершенное дитя, начала бегать и прыгать по всему дому, объявляя каждому встречному, что «она идет замуж за Михаила Максимовича, что как будет ей весело, что сколько получит она подарков, что она будет с утра до вечера кататься с ним на его чудесных рысаках, качаться на самых высоких качелях, петь песни или играть в куклы, не маленькие, а большие, которые сами умеют ходить и кланяться…» Вот в каком состоянии находилась голова бедной невесты.
Но я не
стану более говорить о темной стороне моего дедушки;
лучше опишу вам один
из его добрых, светлых дней, о которых я много наслышался.